случае государственных должностей, связанных с соблюдением религиозных обрядов, было допустимо отдавать предпочтение кандидатам-христианам. Таким образом, самым надежным способом защиты своих прав для еврейского меньшинства было требовать от государственной власти соблюдения буквы и духа ее собственного закона.52
Когда леволиберальные депутаты требовали от них отчета, прусские министры либо отрицали факт такой дискриминации, либо пытались ее оправдать. Например, они утверждали, что правительство должно учитывать настроение населения при назначении на ответственные государственные должности. Во время дебатов в ландтаге по поводу судебных назначений в 1901 году министр юстиции Пруссии Карл Генрих фон Шёнштедт заявил, что он не может "при назначении нотариусов просто относиться к еврейским адвокатам на тех же основаниях, что и к христианским, поскольку самые широкие слои населения не желают, чтобы их делами занимались еврейские нотариусы".53 Прусский военный министр фон Херинген завуалированно апеллировал к той же логике, отвечая на запрос Рейхстага в феврале 1910 года по поводу исключения еврейских добровольцев из числа офицеров запаса. При назначении командира, заявил он, армия должна обращать внимание не только на "способности, знания и характер". В ход идут и другие "непреложные" факторы:
Вся личность этого человека, то, как он стоит перед войсками, должно вызывать уважение. Далек я от того, чтобы утверждать [...], что этого не хватает нашим еврейским согражданам. Но, с другой стороны, нельзя отрицать, что среди низших слоев населения преобладает иное мнение".54
Эта готовность идти на поводу у "общественного мнения" наложила свой отпечаток и на другие сферы. Например, в начале 1880-х годов прусское министерство внутренних дел выступило в поддержку антисемитских студенческих ассоциаций, отбившись от преимущественно либеральных университетских администраций, которые пытались их подавить.55 Примерно в то же время прусская администрация начала ужесточать свою политику в отношении натурализации иностранных евреев: это послужило основанием для чрезвычайной высылки более 30 000 не натурализованных поляков и евреев в 1885 году.
Под давлением антисемитской агитации и петиций прусское правительство в 1890-х годах даже начало препятствовать принятию еврейскими гражданами христианских фамилий. Антисемиты возражали против смены еврейских имен на том расистском основании, что это создает путаницу в вопросе о том, кто является евреем, а кто нет. Прусские государственные власти (особенно консервативный министр внутренних дел Бото фон Эйленбург) приняли антисемитскую точку зрения, отступив от устоявшейся политики и дискриминируя именно еврейских заявителей.56 Та же логика была задействована в "подсчете евреев" (Judenzählung), проведенном по приказу прусского военного министерства в октябре 1916 года с целью установить, сколько евреев находилось на действительной службе на передовой.57 Национальные антисемитские организации, такие как Рейхсхаммербунд (основанный в 1912 году), уже давно пропагандировали утверждение, что немецкие евреи - это наживающиеся на войне люди, которые не участвуют в защите отечества. С самого начала войны и особенно с конца 1915 года они забрасывали прусское военное министерство анонимными доносами и жалобами.
Некоторое время не обращая внимания на эти протесты, прусский военный министр Вильд фон Гогенборн решил провести статистическое обследование евреев в вооруженных силах. В указе от 11 октября 1916 года, объявившем о проведении исследования, министр сослался на утверждения о том, что большинству еврейских военнослужащих удалось избежать боевых действий, получив должности далеко за линией фронта. Хотя результаты исследования подтвердили, что евреи действительно были широко представлены в передовых частях, указ вызвал тревогу у еврейских современников, особенно у тех, чьи родственники или товарищи в тот момент сражались в немецких окопах. Это было, как вспоминал один еврейский писатель в конце войны, "самое несмываемое позорное оскорбление, которое позорило нашу общину с момента ее эмансипации".58
Разумеется, терпимость государства к антисемитизму имела свои пределы. В 1900 году в западнопрусском городе Кониц вспыхнули антиеврейские беспорядки после того, как возле дома еврейского мясника был обнаружен макабрически расчлененный труп. Антисемитские журналисты (в основном из Берлина) не теряли времени, выдвигая против мясника обвинения в "ритуальном убийстве", и за ними последовали несколько доверчивых горожан, в большинстве своем поляков. Однако ни один из прусских судей или следователей полиции, занимавшихся этим делом, не придал значения этим обвинениям, а власти не теряли времени на подавление беспорядков и наказание главных виновников.59 В официальной Пруссии к эмансипации относились как к свершившемуся факту и не уделяли серьезного внимания идее возвращения к эпохе правовой дискриминации, на которой настаивали антисемиты. Евреи продолжали играть заметную роль в общественной жизни Пруссии: как парламентарии, журналисты, предприниматели, театральные режиссеры, муниципальные чиновники, как личные помощники императора и даже как министры и члены верхней палаты прусского ландтага.
И все же евреи, безусловно, были правы, когда с тревогой смотрели на нежелание государства более энергично следить за соблюдением буквы конституции. Одно дело, когда традиционные протестантские аграрные олигархии цеплялись за свою привычную долю правительственного патронажа (что они, конечно, и делали); другое дело, когда государственные власти ссылались на "настроение населения" как на основание для отхода от конституционной практики или принципа справедливого управления. Тем самым они позволяли антисемитам определять условия дискуссии. В этом была своя ирония, ведь если евреи были одними из главных друзей государства, то антисемиты, без сомнения, были одними из самых непримиримых его врагов. Для них само слово "государство" имело коннотации искусственности и машинной безликости, в отличие от органических, естественных атрибутов, ассоциирующихся с Volk. Единственной приемлемой формой государственного устройства была та, которая низводила государственный аппарат до инструмента самовоспроизводства Volk - этнического, а не политического образования.60 Здесь прослеживается параллель с польской политикой. Поляки и евреи были принципиально разными социальными группами практически во всех мыслимых отношениях, но и те, и другие представляли консервативным элитам, управлявшим Пруссией, области политики, в которых политическая логика современного государства, задуманного как зона недифференцированной юридической власти, вступала в конфликт с этнической логикой нации. В обоих случаях уступила место идея (прусского) государства и возобладала идеология (немецкой) нации.
ПРУССКИЙ КОРОЛЬ И ГЕРМАНСКИЙ КАЙЗЕР
Создание Германской империи поставило династию Гогенцоллернов перед сложной задачей адаптации. Король Пруссии теперь был еще и кайзером Германии. Что именно это будет означать на практике, оставалось неясным в первые годы после объединения. Новая немецкая конституция почти ничего не говорила о роли кайзера. Либерально-националистическая Франкфуртская конституция 1848 года содержала раздел "Глава рейха", в котором речь шла исключительно об императорской канцелярии. В конституции Германии 1871 года такого раздела не было. Полномочия императора были изложены в разделе IV под скромной рубрикой "председательство в Федеральном совете". Эти и другие пункты документа ясно указывали на то, что кайзер был не более чем одним из германских принцев среди прочих, primus inter pares, чьи полномочия вытекали из его особого места в федеральном организме, а не из претензий на прямое владычество над
